Начало активным советско-японским литературным связям было положено в 1958 году, на Ташкентской конференции писателей стран Азии и Африки. За этим последовали совместные встречи на сессиях Постоянного бюро писателей в Коломбо и Токио в 1962 году и на Каирской конференции в 1962 году. По мере того как развивалось литературное движение двух континентов, росли и крепли узы дружбы между советскими и японскими писателями. Усилился интерес советских читателей к современной литературе Японии. Если раньше их знакомство с японской литературой ограничивалось в основном классикой и фольклором, то в 1958 году стали доступны в переводе на русский и другие языки народов СССР произведения многих современных писателей-реалистов. За период с 1958 по 1964 год в СССР было издано сорок четыре книги (сборники рассказов, стихов, повести, романы, пьесы) более семидесяти авторов. Стали традицией взаимные визиты японских и советских писателей. В 1965 году Японию посетила делегация СП СССР, в результате была достигнута окончательная договоренность с обществом «Новая литература Японии» о проведении в Москве совместного симпозиума на тему о современном герое в литературе.

На симпозиуме из первого же выступления японского критика Итиро Харю стало ясно, что сам термин «герой» понимался не как персонаж литературного произведения, а как «героическая личность», которую советская критика будто бы считает единственно достойной изображения. Этим объяснялся тот пыл, с которым некоторые японские ораторы доказывали, что герой литературного произведения не обязательно должен быть «выдающейся личностью» и что им может быть и «маленький», «внешне незаметный» человек в его повседневной, будничной жизни.

Недоразумение рассеялось после доклада А. Бочарова, заявившего; «Бели гиганты литературы прошлого сумели раскрыть трагедию личности, отчужденной от общества… и остро сочувствовали «маленьким людям», которых давила трагедия мироздания, то советская литература сумела показать «маленького человека» в роли исторической личности, творца истории, воспела тех, кто кинулся в бой против освященных веками законов, канонов и предрассудков.

…У разных писателей разные творческие позиции, и вместе с тем литература в целом выступает неизменно за позитивное решение этих вопросов (как показать героя, не отрывая его от земли), ведя борьбу и против «идеального героя», и против «дегероизации», равно уводящих от правды образа, от правды жизни.

Теперь на первый план выходят новые герои, умеющие хозяйствовать, умеющие сберечь огонь героизма в долгих буднях повседневности (Бахирев, Балуев, Крылов). Поиски действительно реалистического героя – одна из сложнейших проблем нынешней литературной практики».

Но доводы А. Бочарова убедили не всех японских друзей. Драматург Кэн Миямото, например, заявил, что, если судить по некоторым советским пьесам, которые ему удалось посмотреть за дни пребывания в СССР, то попытки отразить на сцене современную тему не вполне удаются. Миямото считает, что в настоящее время «очень трудно воплотить в одном герое какой-то определенный образ» и что «героическая эпоха уже миновала». «Героическую личность легко изобразить в героическое время, но очень трудно – в эпоху не героическую», – заключил Миямото. Да и вообще, нужен ли современной литературе какой бы то ни было герой?

Краткий, но определенный ответ на этот вопрос дал соотечественник Миямото – Сиро Хасэгава: да, нужен. «В моем понимании герой — это человек, человек в естественных условиях, человек в историческом плане, человек в обществе, в государстве», — сказал он.

В. Аксенов, касаясь в своем выступлении этого главного вопроса дискуссии, сказал: «Писатели моего поколения — те, кому сейчас за тридцать и кто перестал уже считаться молодым, — увидели своего героя в очень важное для нас время, время после XX съезда КПСС. Появившись в жизни, этот герой появился и в литературе... Мы захлебывались от обилия материала, мы торопились писать своих героев, радуясь, что они — в жизни, среди нас... Естественно, наш герой обладал несколько наивным взглядом на окружающий мир, критики считали его инфантильным. Упрек в известной степени справедлив...

У нас, молодых тогда писателей, не было времени для поисков форм, но жизнь менялась, менялись и герои, а наши последующие произведения стали превращаться в литературный штамп. Каким стал этот герой? Циником, мещанином или настоящим, достойным человеком — вот вопрос, который нас сейчас занимает...»

В. Аксенов говорил о том, что современный герой представляется ему человеком, постоянно думающим своем достоинстве, о высоком нравственном кодексе, хотя все это подчас и стоит больших сил и даже мук, так как мы живем в мире сложном, полном противоречий.

Эту же мысль выразил японский писатель Дайхати Идзуми: «Герой «Поднятой целины» Шолохова Давыдов был революционером. У него трудная любовь, но это чувство не роняет его в наших глазах. Напротив, образ Давыдова становится еще убедительнее от того, что, страдая от любви, он продолжал быть революционером».

Разделяя мнение о том, что главным героем советской литературы является активный участник общественной жизни и хозяин своей судьбы, С. Алешин в то же время возразил тем, кто противопоставляет автора его герою. Различие между ними, безусловно, существует, но нет ничего плохого в том, что писатель черпает в собственном опыте материал для создания своего героя, хотя бы и отрицательного.

Отмечая своеобразие типичного характера японской литературы, Итиро Харю сказал, что этот характер является продуктом влияния, с одной стороны, Золя, Мопассана, Флобера, а с другой — «дальневосточного фатализма, идеи непрочности всего земного». Тем не менее в творчестве японских писателей, по словам Харю, заметно стремление к созданию положительного героя. Например, в романе Сигэхару Накано «Деревенский дом», написанном в 30-е годы, показан герой, отказывающийся примириться с фактом разгрома крестьянского движения. Он пытается осмыслить прошлое, пересмотреть свои взгляды, заблуждения, найти путь к возрождению крестьянского движения.

Другой писатель, Хироси Нома, показал героя, в прошлом участника левого движения, на войне с Китаем. Герой мучительно думает о себе, своем месте в жизни, сохранении своей личности.

После 1955 года в Японии, по словам Харю, появилась группа молодых писателей, герои которых протестуют против существующих условий, но поиски их пока бесплодны. Героические стремления воплощаются в маленьких, незначительных поступках. Вновь возродилась традиция натуралистического образа, персонажи выступают пассивными наблюдателями. В ряде случаев герои оказываются жертвами жестоких условий существования, но они «не протестуют, они даже радуются такой судьбе» (пример — рассказ Фукадзава «Мелодия области Нараяма»).

«Три года назад присутствующий здесь писатель Иноуэ написал роман «Толпа на земле», — продолжал Харю. — Он повествует, как люди, пострадавшие от атомной бомбы в Нагасаки, построили свой поселок, отделившись от мира. Горькие чувства, вызванные последствиями войны, проявлялись в конфликтах, подчас кончавшихся убийствами. Атмосфера этого поселка как бы символизирует условия современной Японии. Герой романа переживает внутреннюю раздвоенность. Мне кажется, что в этом процессе человек капиталистического общества постепенно вырастает в личность, способную возвыситься, выйти за рамки индивидуального опыта, личных наблюдений и приблизиться к облику социалистического человека».

Р. Ким, писатель «детективного жанра», как он сам сказал, подчеркнул ту мысль, что для нравственного воспитания человека далеко не все равно, какие герои появляются на страницах книг. Он выразил беспокойство тем, что в капиталистических странах происходит «международная картелизация» крупных издательств, фабрикующих в массовых количествах «героев» — профессиональных убийц и развратников. Продукция этих картелей оказывает огромное воздействие на людей. Американские солдаты во время войны в Корее зачитывались книжками Микки Спиллейна — того самого, который утверждал, что его «произведения» читают не меньше, чем книги Толстого, Достоевского, Гоголя и Жюля Верна. Теперь же появился новый «герой» — 007.

Мицухару Иноуэ возразил: «Я не собираюсь оспаривать утверждение Р. Кима о том, что в корейскую войну в карманах американских солдат лежали книжки Микки Спиллейна, но правда и то, что двое из каждого десятка американских солдат читали также Бальзака и Достоевского, и они-то не хотели вести несправедливую войну против корейского народа и, наверное, стреляли в воздух».

В спор вмешался В. Аксенов, напомнивший Иноуэ о пьесе Артура Миллера «Случай в Виши». Немецкие офицеры, сказал В. Аксенов, не читали Флеминга, пиратская и ковбойская литература тоже не была в ходу в Германии, а «новый порядок» фашисты все же установили и в беззащитных людей стреляли.

Отвечая Миямото, поставившему под сомнение необходимость литературного героя, А. Мамонов спросил: «Если литературное произведение лишить героя, то что от него останется, кроме знаков препинания? Тогда всем присутствующим здесь литераторам, подобно американскому битнику, о котором говорил Макото Ода, придется бросить писать и заняться торговлей».

Вопросам стиля и метода посвятил свое выступление В. Озеров, открывавший симпозиум, и некоторые другие ораторы.

С интересом выслушали участники симпозиума высказывание И. Эренбурга о методе социалистического реализма. Иронизируя по поводу зарубежных критиков, утверждающих, что в СССР понятие «социалистический реализм» воспринимают как догму, И. Эренбург сказал: «Социалистами являемся мы все, писатели Советского Союза. У нас нет никого, кто бы сказал, что он представитель капиталистического реализма или романтизма.

Так обстоит дело с прилагательным. А теперь о существительном. По-моему, величайшие произведения реализма — это «Фауст» Гёте и «Дон Кихот» Сервантеса, рожденные задолго до того, как родилась идея даже утопического социализма...

Назову два произведения, которые получили премию и были признаны всеми: «В окопах Сталинграда» В. Некрасова и «Звезда» Э. Казакевича. Говорить, что они литературно похожи, было бы абсурдом, хотя их обоих причислили к социалистическому реализму. «Звезда» насквозь романтична, а книга В. Некрасова точна в своем трагизме и ужасе.

Как мы пишем героя? Да, мы пишем после многих встреч и общения с людьми, прибавляя к ним большой кусок от своего опыта и от себя, же тогда, когда мы описываем так называемые отрицательные типы. А какими люди должны быть, это вопрос спорный, и никто не видит дальше, чем на два-три года вперед, потому что через два-три года опрокидываются многие понятия... Я не верю художнику, не пережившему очень много горя. Такой художник стоит рядом с другими, но ведь искусство должно быть в разведке, а не в обозе».

Е. Евтушенко выразил несогласие с той частью выступления И. Эренбурга, где говорится о современном литературном языке. По его мнению, нельзя сравнивать язык Толстого со старинной мебелью. «Конечно, Толстой не принадлежит к числу «изящных» писателей. Если выражение лица человека, играющего легкими гантелями, может быть радостным и приятным, то выражение лица человека, подымающего тяжелый камень, часто бывает искажено от напряжения. Отказ от традиционного стиля повествования и переход к телеграфному стилю, характерный для некоторой части современных писателей, являются признаком не силы, а слабости литературы. Стало быть, современная литература не всегда берется за те огромные камни, за которые брались гиганты XIX века».

О философии страдания и пессимизма говорил японский писатель Тосио Симао: «Я не мог бы сказать, почему я стал писать романы. Я просто писал, когда мне хотелось, подобно тому, как скульптор начинает вырезать что-нибудь на попавшем ему под руку подходящем куске дерева. Мне казалось, что форма романа наиболее подходит для меня. И я торопился запечатлеть в словах то, что казалось невыразимым, пока оно не успевало исчезнуть.

В минувшую войну я, будучи летчиком-смертником, почти полгода ждал приказа, чтобы ринуться в бой и, нанеся какой-то урон врагу, неизбежно погибнуть. Когда приказ наконец пришел, моя страна была накануне капитуляции, и мне не пришлось умереть. Таким образом, смерть выпустила меня на некоторое время из рук.

Смерть похожа на женское сердце. Вы пытаетесь овладеть им, понять, что оно собой представляет. Но вместо того чтобы постичь и пленить это сердце, вы сами оказываетесь пленником...

Единственно, что я могу, — это брать большой кусок жизни и строгать его, как это делает резчик по дереву, и делать из него максимально совершенную форму...»

Итак, искусство во имя формы. Можно ли согласиться с такой трактовкой задач искусства?

Б. Рюриков отвечает на этот вопрос отрицательно. Художник должен быть активным членом общества, но его активность проявляется не в том, чтобы бездумно ворочать камни, а в том, чтобы глубже проникать в материал, формировать правдивые образы, активно выражать свою идею. В этом смысле Достоевский и Бальзак — художники величайшей активности.

«И нас, и японских писателей объединяет тяготение к реализму в искусстве, — продолжает Б. Рюриков. — На нас очень часто нападают как на людей весьма отсталых. Считают, что реализм — это описательство, что это вчерашний день искусства и что куда более современно изображать мир как царство хаоса. Я думаю, что искусство реализма и правдивее и благороднее.

Мы признаем, что в человеке действуют его разум, его фантазия, его эмоции, его инстинкты. Здесь Е. Евтушенко удивил всех цитатой из Пастернака об интуиции художника. Мне как-то за рубежом пришлось полемизировать с теми, кто считает, что марксизм будто бы не понимает значения интуиции, инстинкта и т. д. Я «убивал» своих оппонентов так: Ленин в 1905 году, давая совет революционерам, представшим перед царским судом, говорил: «Товарищам придется в массе случаев руководствоваться взвешиванием конкретных обстоятельств и инстинктом революционера». Думаю, что такое цельное представление о человеке присуще и нашей литературе, и лучшим героям литературы».

Симпозиум советских и японских писателей явился важным событием в литературных связях двух стран, он как бы подытожил то полезное, что было сделано для лучшего взаимного понимания творческих проблем, с которыми сталкиваются писатели и которые требуют своего решения.

Эта встреча помогла выявить и то общее, что объединяет писателей Советского Союза и Японии, и то, что еще мешает их сотрудничеству. Разговор, был честным и открытым, как и подобает быть разговору между друзьями.

К. Чугунов.

------------------------------------------------------ ------------------

См. также заметку о симпозиуме:

Диалог японских и советских писателей (заметка) // Литературная газета 1965 № 118, 5 октября, с. 4 / читать

-----------------------------------

И где же можно прочитать речь А. Стругацкого на симпозиуме 1965 года?